— Все, что я понимаю, — это то, что из малоизвестного, ничем не примечательного юриста я стал фигурой мирового значения. Вы умеете делать рекламу.
— Но вы же робот.
— Сказано — не доказано.
Доказательств достаточно, чтобы вас не выбрали.
— Тогда успокоитесь — вы победили.
— До свидания, — сказал Куинн. В его голосе впервые прозвучала злоба. Визифон погас.
— До свидания, — невозмутимо произнес Байерли перед пустым экраном.
…Байерли привез в город своего учителя за неделю до выборов. Вертолет опустился на окраине.
— Ты останешься здесь до конца выборов, — сказал ему Байерли. — Если дело плохо обернется, лучше, чтобы ты был подальше.
В хриплом голосе, вырывавшемся из перекошенного рта Джона, можно было услышать заботу.
— Разве можно опасаться насилия?
— Фундаменталисты грозятся, так что теоретически такая опасность есть. Но я не думаю, что это возможно. У них нет реальной силы. Они просто постоянно вносят смуту, и со временем это может вызвать беспорядки. Ты не возражаешь против того, чтобы оставаться здесь? Ну, пожалуйста! Мне будет не по себе, если придется о тебе беспокоиться.
— Ладно, я останусь. Ты все еще думаешь, что дело пойдет хорошо?
— Я в этом уверен. К тебе никто не приставал?
— Никто. Это точно.
— И ты хорошо сыграл свою роль?
— Достаточно хорошо. Там все будет в порядке.
— Тогда будь осторожнее, Джон, и завтра смотри телевизор.
Байерли пожал корявую руку, лежавшую на его руке.
Хмурое лицо Лентона выражало сильнейшее беспокойство. Он находился в незавидном положении уполномоченного Байерли по проведению избирательной кампании, которая была вообще не похожа на избирательную кампанию: обЪектом ее был человек, который отказался раскрыть свой план действий и не соглашался следовать указаниям своего уполномоченного.
— Вы не должны! (Это были его любимые слова. В последнее время они стали его единственными словами.) Я говорю вам, Стив, вы не должны!
Он бросился в кресло перед прокурором, который не спеша проглядывал отпечатанный на машинке текст своей речи.
— Бросьте это, Стив! Посмотрите, ведь эту толпу организовали фундаменталисты. Вас слушать не станут. Скорее всего вас закидают камнями. Зачем вам выступать с речью перед публикой? Чем плоха запись на пленку или выступление по телевидению?
— Но ведь вы хотите, чтобы я победил на выборах, не правда ли? — мягко спросил Байерли.
— Победили! Вам не победить, Стив! Я пытаюсь спасти вашу жизнь!
— О, я вне опасности.
— Он вне опасности! Он вне опасности! — Лентон издал какой-то странный звук. — Вы хотите сказать, что собираетесь выйти на балкон перед пятьюдесятью тысячами полоумных идиотов и попробуете вбить им что-то в голову с балкона, как средневековый диктатор?
Байерли взглянул на часы.
— Да, и примерно через пять минут, как только телевидение будет готово.
Ответ Лентона был не совсем членораздельным.
Толпа заполняла оцепленную площадь. Казалось, что деревья и дома растут из сплошной людской массы. А телевидение сделало очевидцем происходящего все остальное человечество. Это были местные выборы, но все равно за ними следил весь мир.
Байерли подумал об этом и улыбнулся.
Но сама толпа не могла вызвать улыбки. Она щетинилась знаменами и плакатами, где на все лады повторялось одно и то же обвинение; Враждебная атмосфера сгустилась до того, что была почти ощутима.
С самого начала речь не пользовалась успехом. Ее покрывал рев толпы и ритмические выкрики кучек фундаменталистов, которые образовали в толпе целые островки. Байерли продолжал говорить, медленно и бесстрастно…
В комнате Лентон схватился за голову и застонал. Он ждал кровопролития.
Передние ряды толпы заволновались. Вперед проталкивался костлявый гражданин с выпученными глазами, в костюме, слишком коротком для его тощих конечностей. Полицейский, бросившийся за ним, медленно и с трудом пробивался сквозь толпу. Байерли сердитым взмахом руки остановил его.
Тощий человек был уже под самым балконом. Его слов не было слышно из-за рева толпы. Байерли наклонился вперед.
— Что вы сказали? Если вы хотите задать мне законный вопрос, я отвечу. — Он повернулся к стоявшему рядом полицейскому. — Проведите его сюда.
Толпа напряглась. В разных местах послышались крики «Тише!», которые слились в общий гомон, а потом понемногу утихли. Тощий человек, красный и задыхающийся, предстал перед Байерли.
Байерли сказал:
— Вы хотите что-то спросить?
Тощий человек впился в него глазами и произнес надтреснутым голосом:
— Ударьте меня!
С неожиданной энергией он выставил вперед подбородок.
— Ударьте меня! Вы утверждаете, что вы не робот. Докажите это. Вы не сможете ударить человека, чудовище!
Наступила странная, пустая, мертвая тишина. Ее прорезал голос Байерли:
— У меня нет причин вас бить.
Тощий человек дико захохотал.
— Вы не можете меня ударить! Вы не ударите меня! Вы не человек! Вы чудовище, которое притворилось человеком!
И Стивен Байерли, стиснув зубы, на глазах у тысяч людей, смотревших на него с площади, и миллионов, глядевших на экраны телевизоров, размахнулся и нанес ему могучий удар в челюсть. Тощий человек упал навзничь без сознания. Лицо его выражало одно лишь бессмысленное изумление.
Байерли сказал:
— Мне очень жаль… Возьмите его в дом и устройте поудобнее. Когда я освобожусь, я хочу с ним поговорить.
И когда доктор Кэлвин, развернув свою машину, отъехала, только один репортер успел прийти в себя настолько, чтобы броситься за ней и выкрикнуть вопрос, который она не расслышала.